Асфальт - Страница 29

Миша был уверен, что именно Юля убедила его не бросить семью, а, наоборот, держаться за семью всем, чем только можно было держаться.

– И не вздумай ни в чём сознаваться Анечке! Не будь сволочью! – говорила Юля, когда Миша явился к ней после краха его любви и отъезда Светланы.

– Юля, ты не понимаешь! – кривя лицо и прижимая руки к груди, говорил Миша. – Я такое ей наговорил! Я перед ней так виноват! Как я ей смогу объяснить… как я с ней смогу жить? Я не могу! Я люблю другую женщину…

– Через не могу, Мишенька! Через не могу! – спокойно, монотонно и разве что чуть-чуть сердито продолжила Юля. – Анечка и Катя ни в чём не виноваты. Это ты влюбился, так что тебя мне не жалко. А они ни в чём не виноваты. Ты им жизнь не должен калечить. Врал и ври дальше. Наглая и неприкрытая ложь – вот что тебе осталось. Не смей на Аню правду вываливать! Видала я таких героев, которые вывалят всю правду на бедную женщину, сами гордятся своей честностью и даже не подумают о том, как этой бедной женщине с ним таким честным жить, зная всю его страшную правду. Не сваливай свой груз на Анечку. Ври! – Юля закашлялась и отхлебнула кофе. – Даже если к стене прижмут, даже если всё выплывет наружу, ври. Ври до конца и ни в чём не сознавайся. Ври, чтобы Анечка поверила и успокоилась. Но мне кажется, что Аня женщина мудрая и много вопросов задавать не станет. И копать, я тоже думаю, не станет. Лги, Мишенька! Изворачивайся, извивайся, сочиняй с три короба, но девчонок своих побереги.

Миша с ужасом вспоминал то время и тот туман, в котором жил. О своей любви он старался не вспоминать. Светлану он не мог и не хотел упрекать ни в чём. Он встретил её спустя три с лишним года после её отъезда. У него уже родилась вторая дочь Соня. Он за эти годы перешагнул пару ступенек социальной и финансовой лестницы. Светлана позвонила сама, совершенно неожиданно. Миша очень удивился, но с первых секунд разговора и при звуках её голоса понял, что и днём и ночью готов был к этому звонку и даже его ждал. Светлана хотела встретиться. Она сразу предупредила, что через два дня улетает из Москвы и что она уже в стране не живёт.

Они встретились на следующий день после звонка в обед. Миша сильно волновался. Он очень боялся, что прежняя волна накроет его с головой, и вернутся запрятанные глубоко-глубоко страшные переживания, с которыми совладать невозможно. Они встретились, волна Мишу не накрыла. Но руки дрожали, и глаза непонятно куда было девать. Света тоже волновалась. Они пили кофе минут сорок в забитом людьми кафе.

Света сказала, что от мужа она ушла почти сразу после отъезда. Устроилась она очень, по её словам, хорошо. Снимает дом в Торонто, работает, учит французский язык и совершенствует английский. Дочь учится хорошо.

Выглядела Светлана шикарно, ей очень шла короткая стрижка. Она поругала Мишу за то, что тот прибавил в весе, хотя признала, что поправился Миша не сильно, зато стал много респектабельнее. Она подарила Мише дорогие и классные запонки из золота и цветной эмали. Запонки были в виде знака «Остановка запрещена». Миша ничего ей не подарил. Не подумал. Так они и расстались надолго, если не навсегда. Так была поставлена точка в той истории.

Миша эту историю никогда не забывал и очень опасался снова влюбиться сильно и сокрушительно. Любви он не боялся! Он боялся того, что с ним происходило больше года. Он боялся того чувства и того, в чём он себе признавался каждый день, прожитый в состоянии той любви.

Он помнил, что признался себе в том, что ненавидит свою жизнь, которая мешает ему любить, и открыто, свободно и постоянно быть с любимой женщиной. Он понял тогда, что вся жизнь, к которой он так стремился и которую выстраивал своим трудом и которую любил: жена, работа, друзья, и даже его собственный и горячо любимый ребёнок – всё это мешает и не даёт ему любить так, как он хочет. Всё устройство его жизни против самого дорогого ему человека и чувства. Тогда он признался себе, что не любит свою жизнь и не любит себя, живущего этой жизнью. Миша с ужасом вспоминал время своей нелюбви к своей жизни.

А тут дурацкий кафельный пол дешёвого кафе вызвал в нём прежние переживания и отголоски признаний в нелюбви к своей жизни. То, что он вдруг и совершенно неожиданно понял, что ему скучно, плохо и неинтересно одному с самим собой и со своими мыслями даже в Париже или Берлине, его напугало самим фактом признания. Он не хотел снова ощущать нелюбовь к себе и к тому, что сделал своими руками, к тому, что сложил, и к тому, как он теперь устроил свою жизнь. Миша заволновался за свои новые привычки, взгляды и мнения. Он остро не захотел ни в чём сомневаться.

Он просидел за рулём заведённой машины минуты три. Почувствовал и понял то, что понял. Он обнаружил в себе ещё признаки совсем новой и незнакомой ему сильной тоски. Ещё раз проклял кафельные полы и позвонил Стёпе.

Миша попросил Стёпу с ним встретиться как можно скорее, чтобы поговорить и пообедать вместе. Он сказал, что ему плохо, и нужна поддержка. Стёпа радостно согласился встретиться, сказал, что ему нужно пять—семь минут, чтобы отдать указания на работе, и он выбегает. Стёпа предложил знакомое ему место, которое недалеко от его работы, и от Пятницкой улицы, где Миша всё сидел в своей машине, тоже недалеко. Миша сказал, что уже туда едет. Стёпа обещал поторопиться, сказал, что там можно будет вкусно поесть, что он уже обедал, но составит Мише компанию с радостью.

Закончив разговор со Стёпой, Миша тронулся с места. Он не мог и не хотел быть один в этот момент. Не мог и не хотел.

* * *

Миша тогда встретился со Стёпой. Стёпа был очень внимательным и разговорчивым. Они поели вместе. Стёпа жаловался на то, что никак не может восстановить свой прошлогодний вес, потому что много ест. Он жаловался, но ел свой второй за день обед с удовольствием. Миша съел суп. Они выпили по две рюмочки водки. И Мише стало легче и физически и во всех других смыслах. Говорить ему совершенно не хотелось, зато Стёпа не умолкал. Но это было так, как Мише и было нужно. Так они просидели часа полтора, а потом Миша поехал на работу. Они со Стёпой договорились созвониться и расстались.